Пришел весенний месяц март со всеми его прелестями и особенностями, с теплыми солнечными пригревами и похолоданиями, с последними метелями, которые не успела выдать зима.

Вместе с мартом к нам пришло освобождение от немецко-фашистской оккупации. Сбылась долгожданная мечта тех, кто это пережил. Это была радость. Но радость, омраченная тем, в каком положении мы оказались. У нас не стало крыши над головой, негде было укрыться от холода, ветра, непогоды. Нечего было есть. Последнее, что осталось от пожара, — это та куча обгоревшей картошки и несколько концов обгоревших жердей. Как жить? С чего начинать?

Но человек в любых условиях ищет пути выживания. Первое, что мы начали делать, — это готовиться к первой ночи в новых условиях. Начали с «жилья». У нашего бывшего дома на огороде была яблоня, вот под этой яблоней мы и решили «обживаться». Начали разгребать снег вокруг дерева и из этого же снега делать как бы круговую стену. Потом к нам присоединилась семья тети Малаши (это жена отцова брата со своими детьми: Анной, Алексеем, Александрой и Марией). Таким коллективом мы выложили вокруг яблони стену из снега с проходом (дверным проемом). На верхнюю часть стены и на сучья яблони наложили недогоревшие и еще пригодные по длине жерди, доски, палки, а сверху все это обложили навозом. Таким же путем «утеплили» и «пол» — мерзлую землю внутри снежного «дома». На выходе из этого «дома» развели костер и по очереди дежурили около него.

Вот так у нас теперь появилась своя «крыша» над головой, и на первый случай она спасала нас ночью от холодов и метели. А теплые дни тем временем приближались.

Пищей была та обгоревшая куча картошки. Хлеба и соли не было. Днем строили каждый для своей семьи более надежное жилье. Приносили из лесу жерди, бревнышки и из них делали, кто что мог, в виде сарайчиков, рассчитывая прожить в них до лучших времен, до постройки какого-то деревянного дома.

При наступлении теплых дней, когда сошел снег, всю молодежь (ребят и девчат) начали посылать на уборку трупов красноармейцев, которые погибли при наступлении на нашу деревню зимой 1942-43 г. Было их много. Немцы своих убитых убирали сразу после боя и хоронили потом в братской могиле в нашей деревне, а убитые красноармейцы лежали на поле боя до сего времени. Теперь предать их земле предстояло нам. Они были обезображены птицами, зверями и временем.

Могилы им не копали, а стаскивали трупы к окопам (благо их было много) и туда их опускали. Когда окоп заполнялся доверху, этот лаз засыпали землей. Так они и остались лежать навечно погребенными на Высоцковской земле, никем не опознанные и числящиеся в военных документах как «без вести пропавшие». А мы спешили быстрее убрать эти трупы, чтобы с наступлением большого тепла не началась какая-либо эпидемия.

На поле боя было много оружия: винтовок, пистолетов, автоматов и др. Понравившееся нам никто не запрещал брать себе, а то, что по каким-либо причинам никому не было нужно, бросали в те же окопы.

Потом выйдет Указ «О сдаче всего трофейного оружия» в кратчайший срок. За невыполнение Указа виновный карался большим сроком тюремного заключения. Этим Указом в основном все население было разоружено.

По завершении уборки трупов нас, молодежь, привлекли к восстановлению автомагистрали Москва—Минск. Она во многих местах, особенно в лесистых или заболоченных, чтобы исключить объезд, была взорвана. Взорваны были все мосты, в том числе и через Днепр.

Вручную мы засыпали огромные воронки (метров до десяти в верхней части), а затем саперы научили нас укладывать мостовую камнем. Так, не заканчивая каких- либо строительных училищ, мы в совершенстве овладели специальностью по укладке мостовых и даже потом сами учили прибывающих новичков. Потом нас, как специалистов, повезли на восстановление временного моста через реку Днепр.

Оплаты за это никакой не было. Единственное было то, что сельский Совет стал нам выдавать карточки на хлеб по нормам взрослого человека, т.е. по 400 граммов ржаной муки на день. (Детям выдавалось по 200 граммов).

Дома начали обзаводиться имуществом, посудой. Наша посуда вся сгорела, а новую купить было не за что и негде. Вместо кастрюль мы приспособили гильзы из-под артиллерийских снарядов. Особенно хорошо подходили для этих целей гаубичные. Они были и по высоте, и по объему хороши. А недостатка в них не было, ведь фронт проходил через нашу местность дважды. Сковороды у меня хорошо получались из стабилизаторов бомб, особенно от осветительных. Металл хорошо поддавался штамповке молотком на куске рельса. Эти стабилизаторы после незначительной доукомплектовки были удобны и для сидения вместо стульчика.

Для освещения хорошо подошли гильзы от зенитных снарядов, как их тогда называли, «сорокапяток». Сплющивалась верхняя часть гильзы, вставлялся фитиль, сбоку пробивалось отверстие для заправки керосином. При отсутствии керосина заправляли соленым бензином, и осветительный «прибор» был готов. Ложки отливали из алюминия. Огонь добывали путем высекания искры куском напильника о камень кремень на фитиль. Этот метод получения огня был широко распространен не только у нас, но им пользовались наши красноармейцы для прикуривания.

Война, тем временем, уходила все дальше и дальше. Люди с огромным усилием начали возрождать разрушенное войной хозяйство. На освобожденной земле колхозы начали проводить сев. Тягловой силы почти не было. Землю приходилось копать лопатами пли пахать вручную, когда в плуг запрягались 6-7 человек – это были женщины и дети-подростки. В такой «упряжке» пришлось побывать и мне. Пахали и на быках – где они были. Повсеместно начали сеять зерновые, лен и сажать картофель. Людей было мало, мужчины еще были на войне, а в деревне остались женщины, дети да несколько слабых стариков. По этой причине почти все поля в первую весну остались незасеянными и начали быстро зарастать кустарником, а впоследствии — и лесом.

Начали возвращать угнанный в тыл скот. Лето прошло быстро, пришла пора уборки урожая и заготовки сена. Рабочих рук не хватало, техники было очень мало. Теребление льна и уборка картофеля проводились вручную. В большей степени эту работу выполняли школьники. Колхозники конским плугом выпахивали картофель, а школьники его собирали.

Война оставила после себя много опасностей – неразорвавшихся снарядов, мин, боеприпасов. Часто их жертвами становились дети. В деревне Лукино около поселка Издешково маленькие дети разбирали немецкую гранату. Она взорвалась у них в руках, пострадало 5 или б человек. В деревне Алферове на месте бывшего артсклада подростки добывали взрывчатку для глушения рыбы. От неосторожного обращения взорвались снаряды, погибло два человека. Подобные случаи в то время были не редкостью.

Страшное эхо войны напомнило о себе и много лет спустя. В деревне Субботники Сычевского района в сентябре 1972 или 1973 года на картофельное поле прибыл класс учеников во главе с учителем для уборки урожая. Дети разделились на две группы: девочки отдельно, мальчики отдельно. Все шло по порядку, незаметно подошло время обеда. Ребята разложили костер, положили в него картошку, которая в костре быстро испеклась. Все вместе пообедали. Потом кто-то из ребят принес артиллерийский снаряд и положил в костер. Еще не успели дети отойти от костра, как прогремел взрыв. Произошла трагедия: из 20 учеников два мальчика погибли на месте, а один скончался в больнице, 17 детей получили различные ранения. Раненных, истекающих кровью детей, погрузили на тракторные тележки и повезли в районную больницу г. Сычевки. Первую медицинскую помощь пострадавшим оказала молодая врач Мария Федоровна Силкина, которая боролась за жизнь каждого ученика, выполняя роль доктора и медсестры. Тяжело раненных отправили на санитарном самолете в областную больницу в г. Смоленск. Главный врач Сычевской ЦРБ Зоев Михаил, врач Краюшкина Галина и весь медицинский персонал больницы боролись за жизнь 17-ти пострадавших. На помощь из г. Вязьмы прибыл заслуженный врач-хирург Николай Футорный, а из областной больницы г. Смоленска прибыл главный хирург области Юрий Иванович Тимофеев. Он привез кровь, плазму и кровозаменяющую жидкость. Спасибо этим людям за их самоотверженный труд...

Война подходила к концу. Начали работать школы, но контингент учащихся был очень пестрый: в первые классы пришли те дети, у которых прервалась учеба в 1941 году, и те, которые должны были начинать учебу в 1942-43 годах. Разница в возрасте учеников одного класса составляла 2 года. Примерно такая же картина была и в других классах. В четвертый класс пришли ученики, которые должны были придти в 6 класс.

При появлении первого почтальона стали поступать письма с фронта от солдат и приходить «похоронки» на тех, кто за долгие месяцы оккупации погиб на фронте или пропал без вести. Таких было много. Мы писать в армию своим не могли, так как не знали адресов. В тревоге ждали каждый день почтальона, хотелось получить письмо от отца, но пауза все тянулась и тянулась. Когда по деревне проходил почтальон, то тут, то там слышались страшные крики односельчан, вот только что получивших «похоронку» на своего сына, отца, брата или мужа. Плакали не только их родные. Соседи погибшего тоже не могли без боли перенести это известие.

А вскоре и нам почтальонка принесла сообщение о том, что наш отец — Абрамов Яков Абрамович — пропал без вести в апреле 1943 года. Это для нас было двойным ударом: мы потеряли дорогого нам человека — отца, мужа. Теперь он никогда не придет к нам, не поможет ни в чем. И не менее страшным было то, что семьи без вести пропавших красноармейцев или командиров презирались властью и почти приравнивались к семьям изменников Родины.

Выходило так, что и погибнуть-то надо уметь. Если в тебя попал снаряд и тебя разнесло, разбросало по кускам, и ты не попал в разряд убитых, то тебя записывали в список без вести пропавших со всеми вытекающими последствиями, которые выпало испытать и нам. Мне пришлось видеть, как во время оккупации наш самолет бесстрашно врезался в колонну немецких самолетов, поджег один из них, и тот с длинным шлейфом огня и дыма пошел к земле, атаковал и подбил другого «Юнкерса», а вслед за этим подбили и его самого. Он загорелся и камнем пошел к земле, экипаж погиб, погиб геройски. Потом, спустя двадцать лет, мне удалось найти этот самолет и установить имена летчиков. Из рассказа их родных я узнал, что так же, как и мы, они были унижены и считались семьями без вести пропавших. Им бы «Героев» надо было присвоить посмертно и семьям облегчить жизнь, но это почему-то у нас не было принято.

Таких судеб, как у нас, было очень много. Нам государством не оказывалось никакой помощи, а семьям погибших такая помощь была. Не везде нам были открыты двери, а презрительный взгляд со стороны властей мы ощущали постоянно.

На Володю мать получила пособие в размере 42 рублей, а пуд зерна (16 кг) стоил 800 рублей. Мать в 33 года стала вдовой с двумя детьми, одному из которых не было еще и двух лет. Что теперь делать? Как жить? С чего начинать? Таких вопросов, казалось бы безответных, было не счесть. Видно, судьбой предназначено было испытать нас на прочность, на выживаемость, а это значит, что мы должны были стать неподдающимися этим «пробам», этим испытаниям. Надо было находить пути выживания.

Начали с заготовки леса на строительство новой хаты. Володю оставляли у соседей, а я с матерью шел в лес заготавливать бревна на дом, затем, по мере накопления, возили на «передке» от конской телеги в деревню к месту строительства. Лошадей в деревне тогда не было, и всю эту тяжелую работу приходилось делать на собственной «тяге». Не зря говорят: «Беда не ходит в одиночку», если есть одна беда, то она приведет и другую. При распиловке в лесу дерево зажало пилу, и мать велела мне колом приподнять дерево, а она его допилит одна. Но только начали это делать, как кол сломался (не выдержал тяжести бревна), а пила врезалась матери в ногу, выше колена, до самой кости. Рана было огромной, поперек ноги. Кровь хлестала во всю рану, а у нас не было ни бинта, ни жгута, да вдобавок — кругом лес.

Пилу кое-как из ноги вытащили, потом порвали свое белье, завязали без обработки рану, и я стал выводить мать из леса, подставив свое плечо для опоры. Нога болела долго, но в конце концов зажила, и мы снова пошли в лес заканчивать заготовку леса и перевозку его домой.

В конце осени мне пришла повестка из РВК, в которой приказывалось такого-то числа явиться в сельский Совет для постановки на военный учет. Было мне 16 лет. В назначенное время туда явилось много моих сверстников.

Военком объяснил: «Идет война, фронту нужны танкисты, железнодорожники, кроме всех остальных родов войск. Но нужны обученные специалисты, на фронте учиться негде. Вот мы и посылаем вас на учебу в школу механизации. Будете учиться на трактористов, а тракторист — это тот же танкист. Половина из вас поедет в Тесовскую школу механизации, а вторая половина поедет в железнодорожное училище учиться на машинистов паровозов».

— Выбор разрешаю сделать добровольно, — сказал военком.

Я и товарищи из моей деревни решили стать танкистами, поэтому нас направили в Тесовскую школу механизации учиться на трактористов. Многие изъявили желание быть машинистами паровозов.

Затем военком сказал: «После окончания училища вы должны вернуться в свою МТС, тут будете проходить практику и работать до призыва в армию».

В начале декабря 1943 года мы, юноши 1927 года рождения, уехали учиться в Тесовскую школу механизации. Жить было негде, общежитий еще не было, и нам пришлось расквартироваться по близлежащим деревням, благо там после немцев деревни уцелели. Мы поселились в деревне Дедюрёво. Питание в школе было одноразовым — в обед, а утром и вечером перебивались кто как мог. Первоначально, до начала учебы, из нас сделали стройотряд. Мы должны были восстановить здания школы, разрушенные войной. Для этого мы должны были из леса километра за два носить на своих плечах лес, а другие его укладывали в дело. В январе 1944 года мы начали учиться. Кроме изучения тракторов и сельскохозяйственных машин, мы усиленно изучали военное дело. И к концу учебы мы в совершенстве владели винтовкой, автоматом, пулеметом, минометом. Это должно было пригодиться на случай призыва в действующую армию.

В конце апреля 1944 года учеба была закончена, и мы прибыли к месту работы, в свою Алферовскую МТС. Тракторов пока не было, надо было их искать самим, разбросанных войной. Мне с напарником повезло: механик указал в кустарнике раму от трактора ХТЗ, нашелся и мотор. Все остальное искали, где кто укажет, где могли. У двигателя не хватало маховика. Мы его нашли в деревне за 10 километров и на колу, на плечах принесли. Весил он 80 кг. Так же на колу принесли за 15 км дифференциал. Этот весил где-то около 120 кг. Все остальное собирать было легче. Радиатор собрали, но не знали, что между сердцевиной и бачками ставятся уплотнительные прокладки. Закончили сборку, и когда стали заливать в него воду, пришел директор. Он стал наблюдать за нами, а мы вдвоем не успеваем залить по два ведра воды, как она тут же вытекает.

Директор был с юмором и говорит нам: «Вы, ребята, медленно носите воду, надо быстрей». А мы уж и к трактору подойти не можем, все затопило этой водой. Потом он спросил: «Много ли еще осталось воды в том водоеме — воронке из-под бомбы?» Мы ответили, что еще немного есть. Тогда он остановил нас и сказал: «Ладно, ребята, на сегодня хватит, снимайте радиатор, поставьте прокладки». А механику приказал нам помочь.

Когда после работы мы шли домой, на нашем участке сидела группа женщин, около них лежал плуг, они отдыхали после вспашки. Среди них была довоенная женщина-трактористка Семеновна — так ее звали в деревне. Увидев нас, она спросила: «Ну что, ребята, опять свечки погорели или подсвечники позавалились?»

Видимо, ей уже кто-то сказал о нашей неудаче. Я её вопрос принял, как говорят, за чистую монету, потому что его задал человек с большим опытом. Полностью к ответу не был готов. О том, что у трактора есть свечи, я знал, а про «подсвечники» услышал впервые. Она поняла мое замешательство, рассмеялась и сказала: «Чтобы быть хорошим трактористом, надо пуд соли съесть». Потом успокоилась и одобрительно выразилась: «Ничего, ребята, все с этого начинали, будет и на вашей улице праздник. Всему свое время».

Тогда я понял, что одна теория, даже очень хорошо усвоенная мною в школе механизации, без практики, без хорошей практики, еще мало что значит. Надо так же хорошо освоить и практику. Это было в начале моего пути в большую жизнь. Мне это потом очень пригодилось. А трактор мы все же собрали. Дали нам трехкорпусный плуг и отправили в колхоз за 25 километров пахать.

Шла вторая весна после нашего освобождения, весна 1944 года. В это время года сельские труженики всегда сажают картофель. И нам надо было сажать картофель, а сажать было нечем, семян не было. Таких, как мы, в деревне оказалось много. И вот мать с соседками поехали в Починковский район Смоленской области пройтись по деревням, попросить милостыню на «погорелое». Там многие деревни сохранились после оккупации.

Поехали на товарном поезде, пассажирские тогда еще не ходили. Добрые люди оказали большую помощь, мать собрала около трех мешков картофеля, столько же собрали и её попутчицы. Из Починка до Смоленска добирались также попутными поездами. В Смоленске начался налет немецкой авиации. Бомбили в основном железнодорожный узел. Город горел. До нас дошли слухи о том, что эта бомбежка наделала много жертв. Мать из поездки тоже не возвращалась. И я решил ехать её разыскивать, предварительно отпросившись у руководства МТС.

Поехал с двоюродным братом Иваном Филипповичем — машинистом паровоза — на его локомотиве, тянувшем товарный состав в Смоленск. На железной дороге в то время была восстановлена только одна колея, и поэтому для пропуска проходящего поезда встречные поезда должны были стоять на близлежащих станциях. Это хорошо способствовало просмотру всех платформ встречных поездов. И вот какая же была радость, когда на одной из станций между Смоленском и Ярцевом мы увидели сидящими на мешках на одной из платформ тех, кого искали, и среди них была моя мать.

Брат остановил свой поезд, я соскочил с паровоза и побежал к той платформе. У матери тоже было много радости. Пропустив поезд, на котором я приехал, двинулся и тот, на котором ехала мать. Так мы доехали до станции Дорогобуж, и поезд сделал остановку.

Непонятно, почему в поселке Сафоново станция называлась именем города, расположенного отсюда километрах в двадцати пяти. Потом в 1968 году эту «несправедливость» исправят н переименуют станцию Дорогобуж в станцию Сафоново. А станция Дорогобуж-на-Днепре потеряет приставку и станет просто станцией Дорогобуж.

Наша платформа остановилась как раз против запряженной повозки, стоящей на перроне. На повозке лежало сено, а на нем — ребёнок, мальчик лет семи, с разорванным животом и вывалившимися из него прямо на это сено внутренностями. Мальчик стонал, а его мать, находившаяся у телеги, причитала, что он не слушал её и играл с гранатами. А наш поезд тронулся, и мы поехали теперь уже до своей станции Алферово.

С тех пор прошло уже много десятков лет, но я, когда бываю на станции теперь уже Сафоново, то каждый раз вспоминаю ту повозку и того мальчика, ту страшную человеческую трагедию. Мы доехали до своей станции, поезд остановился для пропуска идущего навстречу, а мы сошли и благополучно добрались до дому. Эти семена картофеля явились бесценным даром починковских крестьян для продолжения нашей жизни.

Первый год работы на тракторе был очень трудным. Сказывались и отсутствие опыта, и частые поломки, и недостаток запасных частей, и большой дефицит горючего. Горючим выручали минные поля, которых было в нашей местности много, они были оставлены уходящими на Запад нашими войсками, по-видимому, для подстраховки на случай отступления. Минерному делу нас никто не учил, этому заставила научиться жизнь. Мы заходили на минное поле, отыскивали тоненькую струну, натянутую над землей, и шли около нее, не дотрагиваясь, до того места, где она уходила в землю, а это, как правило, был бугорок. Затем осторожно раскапывали землю вокруг струны до взрывателя. Осторожно снимали взрыватель с шашкой тола, а затем неопасно было извлечь ящик с двадцатью бутылками горючей смеси. Это и являлось нам большим подспорьем в обеспечении работы трактора.

Процесс этот был не только трудоемким, но и опасным. На одну двадцатилитровую канистру надо было снять две мины и не ошибиться. Минер, как говорят, ошибается один раз. Такие ошибки были и у нас. Одной из жертв стал мой товарищ, однокашник по школе механизации, Шура Бурцев. Он допустил ошибку при снятии мины и погиб в 1944 году. Ему еще не было семнадцати лет. Меня Бог миловал. Я снял много мин и долго работал на таком топливе. Иногда нас выручали и танкисты. Если у них было топливо (керосин), то они щедро делились с нами. Видимо, они тоже слышали лозунг-призыв: «Фронт и тыл — единая армия. Чем больше пота в тылу, тем меньше крови на фронте». Они давали нам возможность «больше потеть» и оправдывать этот призыв.

За работу в МТС нам начисляли трудодни. На них ничего не платили, или почти ничего. И мы так привыкли к такой «оплате», что когда мне выдали первую в моей жизни получку — семь рублей, то я удивился, что нам еще и платят.

Высчитывали налоги, заем, и на руки почти ничего не оставалось. Еще на эти трудодни причиталось получить зерно с тех колхозов, где эти трудодни были заработаны. Но зерно у колхозов все забирали в госпоставку, и на выплату нам и колхозникам ничего не оставалось.

Весной 1945 года меня, как лучшего тракториста, военкомат перевел в Издешковскую МТС (районную) на единственный в районе гусеничный трактор «НАТИ». По тем временам это была мощная техника. И я с напарником выполнял на нем огромную работу. Мы не только пахали и сеяли, но возили издалека лес на строительство — возрождение МТС и райцентра.

Эта работа выполнялась в зимнее время и когда ещё нельзя было производить полевые работы. Работа была очень трудной, с собой на обед взять было нечего, и приехав из леса где-то к полуночи, тоже было сложно найти что-либо поесть. Выходных дней тогда не существовало, не было и отпусков. Работали по 15-18 часов в сутки, полуголодные. С питанием тоже была большая проблема.

Но все же в случайных перерывах между работой (во время проведения механических уходов) собирался коллектив бригады, и мы пели фронтовые песни. Они нам придавали великую силу, и мы на время забывали о своих трудностях. Запевалой у нас была бригадир тракторной бригады Шура Фокина. Одну из песен, исполнявшихся тогда нами, я помню до сих пор. Авторов слов и музыки я не знаю, если выразиться словами Фроси Бурлаковой - героини фильма «Приходите завтра», - «музыка народная, слова не знаю чьи».

Словно пламя, война разгорелась Над Советской счастливой страной,

И сражаться за общее дело

Ты, мой милый, отправился в бой.

Где же, где ты теперь, я не знаю,

И какой приютил тебя край,

Если писем писать ты не можешь,

То хоть ветром привет передай.

Ко мне западный ветер примчится, Пролетит, надо мною шумя.

Я лицо свое ветру подставлю,

Пусть целует меня за тебя.

А с восточным пришлю тебе ласку И пришлю тебе нежность свою.

Ветерок заберется под каску,

Освежит тебя в жарком бою.

Пусть удачи тебе помогают,

Счастье вечно пусть будет с тобой,

Пусть все пули врага отлетают От тебя, мой боец дорогой.

Эта любовь и верность девушки бойцу, сражавшемуся на фронте, воспетые в песне, вселяли в нас силу, любовь к Родине и уверенность в нашей победе.

Шли последние дни войны. Заканчивался апрель, подходил май. Сводки Совинформбюро с каждым днем приносили нам всё новые сообщения об успехах на фронте. Наша армия совместно с армиями союзников наносила сокрушительные удары по врагу.

9 мая радио голосом Левитана передало сообщение, которое мы ждали почти четыре года: «Гитлеровская Германия капитулировала и признала свое поражение.» Конец войне. Ура! Победа! Над Рейхстагом наш земляк старший сержант Михаил Егоров и грузин Мелитон Кантария водрузили знамя Победы.

С необычайной точностью сбылось заявление В.М. Молотова, произнесенное 22 июня 1941 года, в котором он говорил: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!»

То заявление, сделанное почти четыре года назад, оказалось пророческим. Оно воодушевило нас. Мы поверили в мудрость и силу нашего Правительства. А сейчас у народа появился прилив сил, желание еще лучше работать на восстановлении разрушенного войной народного хозяйства.

У нас, работников МТС, официально рабочий день был десятичасовым, а фактически же трактор должен был находиться «в борозде» не менее двадцати часов в сутки. Кадров для двухсменной работы не хватало, и поэтому вся тяжесть ложилась на плечи единственного тракториста. Отпусков тоже не предоставляли. Были ли они предусмотрены, не знаю. Но первый отпуск мне дали только в 1957 году, после четырнадцати отработанных лет. Однако мы не были омрачены этим и прекрасно понимали, что сейчас не до отпусков, дорог был каждый день.

В один из июльских дней я пахал поле возле железной дороги, недалеко от станции Митино, и увидел, что вдоль всей железной дороги выставлена военная охрана. От этих охранников мы узнали, что такая же охрана стоит от Москвы до Берлина. Стояли они в зоне видимости друг друга, то есть с интервалом примерно двести метров. Это была очень сильная вооруженная охрана, к тому же на огромном расстоянии. Значит, что-то должно произойти очень важное.

И вот был теплый, солнечный день середины июля. Я ещё обрабатывал то поле и часов в десять увидел, как со стороны Москвы в сторону запада идет какой-то необычный поезд, состоящий из трех вагонов, без паровоза. Как же это так он может двигаться? До этого мы не знали, что кроме паровозов есть и тепловозы, а они совершенно отличались от паровозов и скорее были похожи на пассажирский вагон. У них не было ни трубы, ни шлейфа дыма. А вслед за этим поездом минут через пятнадцать проследовал второй, точь-в-точь такой же, а ещё примерно через такой же промежуток времени — третий. Это были правительственные поезда, или, как говорили железнодорожники, «литерные». Ранее таких поездов мы не видели, и народ заговорил, что это поехал И. Сталин на какую-то большую конференцию. Как я потом узнал, действительно, с 17 июля по 2 августа 1945 года состоялась Берлинская конференция в пригороде Берлина Потсдаме. То была конференция Глав правительств государств-победителей — СССР, США и Великобритании. В каком из этих поездов ехал И. Сталин — нам оставалось только догадываться. Да и зачем?

После окончания конференции эти поезда проследовали в обратном направлении, в сторону Москвы. А охрана железной дороги была снята. Мне суждено было видеть эти поезда движущимися в Берлин и обратно. Они оставили во мне глубокое впечатление и уверенность в мощи нашего государства.

Нам предстояло ещё больше пахать, сеять, обрабатывать землю. Ведь поля за войну почти не обрабатывались, заросли кустарником, а ещё страшнее — на этих полях война оставила много мин, снарядов и других взрывоопасных предметов. Поэтому пахать такие поля было очень тяжело и опасно. Много было случаев подрыва тракторов на фугасах и получения трактористом ранения или контузии.

Настала пора призыва в армию парней моего года рождения. Нас, трактористов, пока не призывали, а сделали отсрочку, так как остановить трактора было бы преступлением, а смены нам не было. Потом эту отсрочку поменяют на бронь.

Я очень хотел пойти в армию и обязательно мечтал попасть в авиацию. Я бредил ею и хотел стать летчиком- истребителем. Но сбыться этому не было суждено.

Мы не были в то время хозяевами своей судьбы. Нас посылали туда, куда считали нужным, не спрашивая нашего желания. Если кто-то самовольно оставлял работу, то его судили и наказывали несколькими годами тюремного заключения. За опоздание на работу виновный мог получить по суду до шести месяцев принудительных работ с вычетом 20-30 процентов из заработной платы. Отбывать наказание, как правило, посылали на другое предприятие.

Были случаи, когда нашего товарища отправляли на исправление на торфяное болото, а работники с торфяного болота «исправлялись» у нас в МТС.

Не суждено было мне прожить жизнь так, как я бы хотел, видимо, родились мы в такое время. А другой жизни уже не будет. Так, видимо, судьбой предназначено было, а от неё не уйдешь и не уедешь.

Прошел ещё год. Наступил 1946 год, трудный послевоенный год. Повсеместно шло восстановление разрушенного народного хозяйства. Правительством было объявлено об оказании особой помощи в восстановлении наиболее пострадавших, наиболее разрушенных пятидесяти городов Советского Союза, среди них был и наш город Смоленск.

Потом по стране были объявлены выборы в Верховный Совет и в Совет Национальностей. По нашему, Издешковскому, избирательному округу баллотировались министр финансов СССР т. Зверев Л.Г. и писатель-фронтовик К. Симонов. Для встречи с избирателями они приехали в специальном вагоне с охраной. Вагон от поезда отцепили и поставили на запасной путь, а поезд ушел дальше. По окончании встреч вагон прицепляли к другому поезду и везли дальше для встречи с другими избирателями.

На одной из встреч пришлось присутствовать и мне. Я был рядом с Симоновым и Зверевым. С Симоновым довелось обменяться мнениями по нескольким интересующим меня вопросам. Был он очень приветлив и располагал к себе. Одет был во фронтовую шинель с погонами. На погонах были звездочки, вроде, подполковника. Товарищ Симонов рассказывал нам, как ему пришлось пройти всю войну с фронтом. Декламировал свои стихотворения: «Дом в Вязьме», «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины?», «Жди меня» и «Открытое письмо женщине из г. Вичуга». Он не выговаривал букву «Р», но это не портило его речи, а наоборот украшало, делало запоминающейся на долгие годы.

Министр финансов т.Зверев запомнился мне своей грузностью. Живот у него начинался чуть ли не от подбородка. Я видел, как он заходил в свой вагон и не мог пролезть через вагонную дверь без посторонней помощи. В вагон его втаскивали люди изнутри, снаружи два охранника помогали его втолкнуть. При виде этой сцены у меня возник вопрос-недоумение: в стране царит голод, жесткие нормы на хлеб и другие продукты, а на министре это не отразилось. Для него, что другие нормы существуют?

Видимо, я был наивным, думая, что и хорошее, и плохое должно распределяться на всех одинаково, независимо от должности, от занимаемого поста. А почему фронтовик Симонов не такой?

Депутатами они были избраны — один в Совет Союза, другой в Совет национальностей.

А мы продолжали работать. В областных сводках показателей социалистического соревнования мы всегда занимали ведущие места, а бригаду нашу назвали «комсомольско-молодежной». Руководила этой бригадой опытнейший специалист — девушка Шура Фокина. Трактористами были я, Миша Козлов и Вася Шеляпин. По итогам работы за послевоенные годы наша бригада была награждена ЦК ВЛКСМ Премией Ленинского комсомола, а члены бригады во главе с бригадиром стали «Лауреатами премии Ленинского комсомола». К этому почетному званию нам выдали денежные премии по две тысячи рублей. До этого такой суммы денег в моих руках никогда не было, наверное, не приходилось её иметь и моим бедным родителям. За часть этих денег мать купила козу, и теперь у нас появилось молоко. Жить стало намного легче.

В 1947 году была отменена карточная система. Теперь хлеб в магазинах начали продавать свободно, хотя купить его было очень трудно. Чтобы занять очередь, надо было идти в магазин три километра, в полночь.

Однажды ко мне пришел посыльный и сообщил, что с моей матерью случилось что-то плохое: при погрузке мешков с посевным зерном появилась резкая боль в животе — и мне надо было срочно добираться до дому пешком, а это было около тридцати километров. Домой я попал на вторые сутки, мать металась от страшной боли в животе.

В колхозе уже были лошади, «монголами» их называли. И на такой лошади я повез её на станцию к проходящему поезду, чтобы в тамбуре доставить в город Вязьму, в больницу, ближе больниц не было. Там установили диагноз — «заворот кишок». Без подготовки знаменитый хирург Николай Футорный сделал операцию и спас матери жизнь. Но работать после этого она уже не могла.

Возникла проблема: как ей дальше жить с ещё маленьким сыном Володей. Надо было мне просить перевод из Издешковской МТС в Алферовскую, ближе к дому, для присмотра за ними. Мне пошли навстречу, и я оказался в МТС, где мог ночевать дома и обслуживать близлежащие колхозы.

Мастерской в этой МТС служил сарай из жердей, оштукатуренный с двух сторон. Был один старенький токарный станок. Из-за отсутствия электрической энергии его крутили вручную, как веялку. Крутил обычно тот, кому что-либо точили. Сложных операций на нем не выполняли, но болты, гайки точили. Еще растачивали с большим допуском шатунные подшипники к тракторам после заливки в местных условиях баббитом. Потом нашли и отремонтировали трофейный генератор, установили, и я своим трактором через вал отбора мощности приводил его в движение. Появилась своя электроэнергия, а это значило, что у нас появилось электроосвещение, электропривод станка и своя электросварка, это уже был большой прогресс, большая победа. Если мы раньше везли детали на сварку в Вязьму за 40 километров, то теперь уже мы сами могли оказывать помощь другим.

В зимнее время проводили массовые ремонты и готовили технику для работы к следующему сезону. Появилась большая потребность в специалистах, нужны были электросварщики, электрослесари, медники, токари и многие другие. Ждать их было почти неоткуда, и поэтому пришлось все это осваивать в процессе работы самим. Я хорошо овладел этими специальностями, потому что хотел уметь делать все сам. Это не трудно, это увлекательно, интересно. Но надо хотеть, очень хотеть.

Из поселка Издешково я шел пешком в свою деревню Высоцкое. До деревни Уварово была одна дорога, а от Уварова до деревни Высоцкое было две дороги: через д. Куракино или через д. Алферово. Дорога на Куракино проходила через лес и была плохо проезжей. Дорога через д. Алферово была несколько лучше, на ней часто можно было встретить попутчиков или встречных людей. Я решил идти этой дорогой. Когда я подходил к деревне Алферово, то услышал звуки гармошки и чей-то красивый голос, исполняющий песню:

Услышь меня, хорошая,

Услышь меня, красивая,

Заря моя вечерняя,

Любовь неугасимая.

Эта песня заставила меня остановиться и порадоваться услышанному. Потом музыка стихла, и я пошел быстрым шагом в деревню. Посреди деревни был танцевальный круг у дома Сидоровых, где было очень много людей. Проходило веселье, деревня праздновала престольный праздник «Спас». В центре публики сидел гармонист Миша Егоров, который работал диспетчером в Вяземском депо, и выводил на своей гармошке веселую мелодию. Мы с ним встретились взглядами, обменялись улыбками и поприветствовали друг друга кивком головы. Это был, пожалуй, один из лучших гармонистов нашей округи.

Мне захотелось пить. Я увидел в кругу Машу Сидорову, которая мне была знакома. Она была красивая, обаятельная и веселая девушка. Я позвал ее и попросил дать напиться. А она обратилась к рядом стоящей девушке: «Сходи ты его напои». Эта девушка жила недалеко от круга. По дороге мы познакомились, и я узнал, что ее зовут Катя. Я спросил свою новую знакомую: «Кто так красиво исполнял песню?». Она усмехнулась и ответила, что эта певица приехала из Москвы. Проводив Катю к кругу, я поблагодарил ее и пошел домой. А гулянье в деревне Алферово продолжалось.

Прошло какое-то время, и я опять оказался на этой дороге. За деревней косили луг с десяток женщин. У дороги косила Катя. Я подошел к ней, поздоровался, она ответила приветствием. Прямые валы скошенной травы лежали на большой площади. Я спросил: «Сколько дней ты косила эту ниву?» Она ответила: «Не дней, а часов».

Косари приходят на сенокос в начале утренней росы, часа в четыре утра, и косят до ухода росы — до 9-10 часов утра. В народе говорят: «Роса долой - коса домой». Потом я спросил: «А почему ты косишь, а не более старшие члены семьи?» Она ответила: «Отец пришел с фронта тяжело раненный; мать по состоянию здоровья не может; два брата, вернувшиеся с войны, имеют свои семьи; третий брат Михаил пришел с войны без руки и глаза, а четвертого брата Петю призвали в армию, но отправили в шахты в Тульскую область. Вот я одна и кошу». Потом я спросил: «А много тебе надо косить на корову?» Она ответила: «Мы косим с 10-й копны» (то есть 9 копен в колхоз и одну себе). А на корову надо было накосить 3 тонны сена.

Настала пора уборки урожая. Убранное зерно возили из всех колхозов в райцентр - поселок Издешково на приемный пункт «Заготзерно». Склады не были механизированы, все делалось вручную. Привезенное зерно надо было в мешках килограммов по 50-60 нести вверх по трапу метра 3-4 длиной. Я подошел к складу узнать, нет ли наших, деревенских, чтобы доехать с ними домой. На улице лаборантка шилом-заборником прокалывала мешки, брала зерно для анализа на влажность. Но тут около подводы я никого не встретил. А когда зашел в открытые ворота, то передо мной открылась такая картина: две девушки грузили мешок на спину третьей. Она с этим мешком поднялась по трапу вверх, когда освободилась от мешка и стала сходить вниз, то я встретился взглядом с той же Катей. Девушки носили мешки по очереди.

Прошло время, пришла зима. Больная мать после операции уже больше не могла топить печь, готовить еду и вести хозяйство. Она предложила мне жениться, привести молодую хозяйку в дом. К этому, признаться, я был не готов. Да и невест к тому времени надежных у меня не было. Мать обидеть я не мог. Я вспомнил про свою знакомую Катю и решил встретиться и поговорить с ней. При встрече я спросил: «Хотела бы ты стать моей женой?» Она дала согласие. Однако легкой жизни я ей не обещал. На второй день после свадьбы она должна была возложить на свои плечи тяжелое бремя хозяйки дома.

Вскоре после свадьбы мы были приглашены к родственникам в гости. После первой застолицы зазвучала песня, которую я слышал когда-то у д. Алферово.

Ее исполняла не московская певица, а моя жена Катя. Ее веселый, красивый голос напоминал голос артистки Зыкиной. А было это в феврале 1950 года...

МТС возрождалась. К нам начала поступать сельскохозяйственная техника: плуги, сеялки, культиваторы и трактора «ВАРЗ».

Это колесные трактора марки ХТЗ (СТЗ), но прошедшие восстановительный ремонт на Московском восстановительном авторемонтном заводе (ВАРЗ). По тем временам это была надежная техника. Многие узлы и агрегаты на них были абсолютно новые. Потом стали поступать новые льнотеребилки, льнокомбайны, самоходные зерноуборочные комбайны.

Машинно-тракторный парк рос. Нужны были хорошие специалисты, руководители. Так я оказался в роли руководителя. Сначала — механика «по трудовым процессам», а потом был выдвинут на должность инженера по сельскохозяйственным машинам. Жить стало немного легче. В МТС стали платить заработную плату, а к каждому мартовскому женскому празднику в стране происходило снижение цен на многие жизненно важные товары. Снижение цен было ощутимым, и народ всегда ждал этого праздника и был благодарен нашей партии и правительству.

После майских праздников, числа с третьего, начиналась ответственная кампания по подписке на заем. Каждому рабочему, служащему и всем крестьянским семьям надо было в обязательном порядке «добровольно» подписаться на заем для государства, выражаемый месячной заработной платой. Через двадцать лет Государство обещало погасить этот заем и вернуть долги заимодателю. Но этого не произошло.

К этому времени во всех организациях были созданы комсомольские и партийные организации. Они были передовой ведущей силой. Комсомол называли резервом партии и ее помощником. Строго по графику проводились комсомольские собрания и, как правило, под наблюдением партийной организации, т.е. на комсомольском собрании должен был присутствовать член партийного бюро или другой доверенный член партии.

Мне запомнилось одно из комсомольских собраний, прошедшее с ЧП. Как и всегда, был избран президиум собрания из трех человек, был докладчик, который освещал работу за определенный период. И было обсуждение доклада, т.е. выступающие должны были отметить положительную работу комсомольской организации, вскрыть недостатки и предложить выход на более продуктивную работу.

Докладчик закончил читать доклад, и должны были начаться прения. Но, наверное, как всегда, первому выходить выступать было трудновато, какая-то робость сдерживала, и тогда председательствующий из президиума собрания кому-то предлагал конкретно взять слово и что-то дельное сказать.

А к нам, в нашу комсомольскую организацию, недавно пришел новичок, работал он прицепщиком и был молодым комсомольцем. Звали его Сенькой. И вот этот Сенька встал, хотел пройти к столу. Но председатель собрания предложил выступать с места. Сенька остановился, потоптался на месте, видимо, хотел собраться с мыслями и перебороть волнение, возникшее перед выступлением, и вдруг сказал: «Да здравствует шайка коммунистов и беспартийных!»

У сидящих в зале появился какой-то взрыв вроде смеха, вроде возмущения. Потом вскочил представитель от партийной организации и прокричал: «Ты что мелешь антисоветчину?». Сенька сам испугался сказанного и начал объяснять, что он хотел сказать «блок», а получилась «шайка». Это слово он часто слышал от матери, когда приводил к себе в дом компанию друзей, и мать говорила: «Опять ты привел эту шайку!» Поэтому это слово он хорошо знал, а слово «блок» слышал очень редко, да и плохо представлял его значение, вот и перепутал их.

Собрание учло его молодость, хорошую работу и ограничилось наказанием — поставить на вид. После этого Сенька на собраниях не выступал, а мы еще долго смеялись над ним.

В середине следующей зимы, ближе к весне, был объявлен Областной слет передовиков сельского хозяйства. От нашего района право быть участниками этого слета заслужили около двадцати человек. Среди них были работники МТС, передовики колхозов, ферм, был делегатом на этом слете и я. Проходил он торжественно в отремонтированном здании драматического театра. Много было приглашено почетных гостей из Москвы и соседних областей. Присутствовали все первые секретари райкомов партии. Открывался слет полуторачасовым докладом об успехах и новых задачах. Заканчивался бурными аплодисментами. Затем объявлялся перерыв на 15-20 минут, а после перерыва должны начаться выступления. В списках в первой десятке выступающих был записан и я.

Когда объявили перерыв, то почти все зрители поднялись и пошли в фойе перекурить или что-то купить в буфетах. Я тоже поднялся со своего места, а мой стул был рядом с проходом, и стал пропускать идущих, не спешил пойти вслед за ними. Потом стали выходить члены президиума. Последним шел человек, в котором я узнал нашего земляка Михаила Исаковского. Когда он дошел до меня, то я сделал шаг ему навстречу, поздоровался с ним, назвав его по имени и отчеству. Он тоже остановился и поздоровался со мной. Спросил меня, из какого я района. Видимо, хотел встретить земляков. Отвечая на его вопросы, я рассматривал Михаила Васильевича и хотел запечатлеть и сохранить его облик в своей памяти навсегда. Мне очень запомнились его бинокулярные очки со сложными линзами. Эти очки ему делали, кажется, где-то за границей. Всем же остальным он не выделялся среди народа.

После перерыва все уселись по своим местам, шум стал стихать, и начались выступления (прения). Чем ближе подходила моя очередь идти выступать на областную трибуну, делиться опытом своей работы, тем больше я волновался. Так, видимо, бывает со всеми. Хотя опыт выступлений у меня уже был. Я выступал на районных собраниях, часто бывал в президиумах, но на уровне области выступать предстояло впервые. Когда выступаешь, то твое выступление записывают стенографисты, а когда выступление закончишь и идешь мимо этих стенографистов на свое место, то они тихонько просят отдать им листок с текстом выступления, чтобы не расшифровывать свои записи. Так было и со мной, но когда стенографистка попросила передать ей запись моего выступления, то я не мог ей ничего дать, так как выступал всегда без бумажки.

На второй день этого слета ведущий объявил, что слово предоставляется нашему земляку, почетному гостю, поэту Михаилу Васильевичу Исаковскому. Зал встал, и под бурные аплодисменты Михаил Васильевич пошел к трибуне. Его выступление-поздравление было заслушано с огромным вниманием, а после окончания выступления зал провожал дорогого земляка с трибуны долго не смолкающими аплодисментами.

Такие мероприятия (слеты) придавали много сил и энергии не только участникам, они вызывали огромный интерес у других людей и желание стать достойными участниками таких слетов в следующем году. Этому очень способствовало социалистическое соревнование.

МТС была тогда ведущей силой на селе, на нее государством была возложена задача быстрейшего восстановления разрушенного войной сельского хозяйства. Но необходимых сил пока все еще не хватало.

В 1954 году состоялся специальный пленум ЦК КПСС, который вошел в историю страны как Сентябрьский. По решению этого пленума, из городов по призыву партии на село поехали сто тысяч инженеров и техников для усиления руководящих кадров. Старые руководители — практики, не имеющие специального образования, были заменены вновь прибывшими городскими кадрами — производственниками. К нам в МТС приехал новый директор Скотников В.Я., инженер по сельскохозяйственным машинам Юшкин А.П. и другие.

Почти все приехали с семьями, и это выбило почву из-под ног у желающих разжечь к ним ненависть. Они полностью приняли на себя порученное и доверенное Партией дело государственной важности, а мы не обиделись и не отстранились, стали им помогать, учить тому, чего они не знали. Нам полезно было узнать порядки, требования промышленности. У нас стали появляться Боевые листки, Молнии, стенная газета. Теперь к нашему трудолюбию добавилась производственная культура.

Между МТС и её бригадами стали внедрять радиосвязь. К нам поступили радиостанции «Урожай». Для оказания срочной технической помощи в бригады поступили машины технической помощи или, как мы их называли, «Летучки».

Разбросанность тракторных бригад была большая, отдельные бригады работали от центральной усадьбы МТС за тридцать, сорок километров. В случае поломки трактора (а это было) раньше на его восстановление уходило много времени. Теперь о поломке в считанные минуты по рации сообщалось в МТС, а через час-два «Техпомощь» с участковым механиком уже была в нужном месте.

Это был прогресс! Большую роль в этом сыграла постоянная забота Партии и Правительства о сельском хозяйстве. И во многом это заслуга тех «стотысячников», которые сумели на местах поставить работу в сельском хозяйстве на промышленную основу.

А на моем жизненном пути встретился Человек, который изменил всю мою дальнейшую жизнь. В свободное время я выполнял электросварочные работы, но специалистом был только при сварке горизонтальных швов, а ведь сварщик должен варить и вертикальные, и потолочные швы.

К нам в МТС из Армии пришел молодой специалист- электросварщик П.К. Каземиров. Он умел варить любые швы в любом положении. Когда мы познакомились ближе, то он решил научить меня варить так же, как варит он. Я сначала не понял его идеи, а когда пришло время ему ехать на защиту диплома в Загорский сельскохозяйственный техникум (он там заочно учился), то для своей замены рекомендовал директору меня (иначе без замены его могли не отпустить) и сказал, что этот будет варить не хуже. Когда он возвратился после защиты диплома, то сказал мне: «А теперь поедешь учиться ты». Это прозвучало как приказ. Предложение очень хорошее, но ведь сколько лет прошло с той поры, как я закончил школу. Возникли сомнения. Поступлю ли я? Сдам ли вступительные экзамены?

Но одно дело бояться, а другое — надо преодолевать этот страх и искать пути побеждать. Поехал я в Хотьковский техникум механизации и электрификации сельского хозяйства, успешно сдал вступительные экзамены и был принят на первый курс заочного образования. Теперь впереди четыре года надо было «грызть гранит науки».

После окончания второго курса меня как механика- практика направили учиться в Ржевский техникум механизации и электрификации сельского хозяйства на третий курс очной учебы. В 1959 году, по окончании этого техникума, я получил диплом с отличием (красный) и был направлен для дальнейшего распределения в Смоленское областное управление. А управление назначило директором Серго-Ивановской ММС.

Эта организация занималась осушительными работами на переувлажненных землях, производила культурно-технические работы, заготовку и вывозку на поля торфа и многие другие работы.

Согласно плану в 1961 году нам предстояло произвести осушительные работы на огромном (несколько сот гектаров) заболоченном массиве в пойме реки Сежа на территории совхоза «Баскаковский».

Когда пригнали к этому массиву в деревню Ширяиха тяжелую технику, то около нас собралось много жителей деревни. Они поведали нам историю двадцатилетней давности. Суть её такова. В декабре 1941 года эта местность была оккупирована немецкими войсками, и они продолжали двигаться к Москве. А в воздухе часто летали самолеты, как наши, так и немецкие. Между ними часто завязывались воздушные бои, в которых были обоюдные потери. И вот 14 декабря, перед вечером, с запада на восток летел наш самолет, как потом выяснилось, разведчик. Над деревней Ширяиха откуда ни возьмись из- за облаков вылетели два немецких «Мессершмидта», атаковали наш самолет, подожгли и скрылись. А наш самолет упал на то болото, которое мы приехали осушать. По словам очевидцев той трагедии, один летчик должен был находиться в самолете, т.к. первоначально самолет падал на крайний дом, а потом немного взмыл вверх, стараясь перелететь, спасти этот дом, и упал в болото. Этот вираж дал право очевидцам предполагать, что в самолете был еще живой летчик, он и сделал этот маневр.

А второй летчик выпрыгнул из самолета, но, не раскрыв парашюта, был расстрелян немцами в воздухе и упал на огород в соседней деревне.

Самолет ушел в болото, и его след закрыла болотная жижа. Так он и лежит до сих пор. Где конкретно это место падения — никто указать не мог, так как после падения немцы запрещали туда ходить, а потом оно заросло болотной растительностью, все сравнялось. Но во время нашего поиска на одном участке мы заметили выделяющуюся по окраске растительность, она была немного темнее. Когда экскаватором начали раскапывать эту болотистую массу, то наши предположения подтвердились. Здесь действительно были останки того самолета, и действительно были найдены останки одного летчика.

В кармане гимнастерки мы нашли несколько документов и фотографии. Хотя пролежали они в болотной воде двадцать лет, но после промывки и просушки их можно было читать. Принадлежали они штурману эскадрильи капитану Политыкину В.К., а по почтовой квитанции на перевод денег в город Астрахань со станции Монино Московской железной дороги мы узнали, что у него есть жена, семья. Это облегчило нам поиск семьи. Но она уже за это время оказалась в городе Калуге, а один из сыновей — Владимир — уже заканчивал Московский ИИЖТ.

Останки капитана Политыкина были погребены на братском кладбище в поселке Туманово Смоленской области. Второго летчика, теперь уже с сыном Политыкина — Владимиром — я искал двадцать пять лет. Его останки были погребены на Тростянском кладбище. Это был капитан Климанов А.И., командир эскадрильи. По завершении поисков мы перезахоронили капитана Климанова в братскую могилу к капитану Политыкину.

С помощью энтузиастов я изготовил и установил на могиле двух капитанов в поселке Туманово достойный их подвига памятник, напоминающий самолет. На его крыльях закреплены фотографии и сделаны соответствующие надписи.

Семью Климанова Л.И. после этого мы искали еще три года, но нашли. Так через 48 лет после гибели героя-летчика родные узнали о его судьбе. Живет семья Климанова в городе Волгограде. А мы теперь стали как родные. Горе объединяет людей. Эти семьи так же, как наша, считались семьями без вести пропавших.

Подвиг бесстрашных разведчиков не был отмечен даже посмертно. И только после того, как эти отважные сыны Родины были найдены, с их семей было снято клеймо без вести пропавших. А мне, как директору, совместно со своим коллективом и Калужским обкомом партии удалось решить вопрос выделения квартиры семье В.К. Политыкина. Потом нашли и полк этих бесстрашных героев, с которого улетали они на последнее задание и с которого не вернулись. Это был Монинский аэродром. Наземная разведка обнаружила на территории Смоленской области немецкую танковую колонну длиною более 10 км и движущуюся на Москву.

Воздушным разведчикам надо было подтвердить это и дать точные координаты. На выполнение этого особо важного задания предстояло лететь командиру эскадрильи капитану Л.И. Климанову и штурману эскадрильи капитану В.К. Политыкину. Погода была нелетная, и поэтому найти эту колонну им удалось только с третьего вылета. По рации они сообщили в штаб ее координаты, но стоило им это жизни. Из полета они не вернулись и числились в списках как «без вести пропавшие».

Сейчас этот полк базируется на территории Смоленской области и числится как 47 ГРАП.

За сорок с лишним лет моих связей с полком и проведение большой патриотической работы среди молодых авиаторов мне присвоили звание «Почетный ветеран полка».

Наша ММС производила также культуртехнические работы на землях совхоза «Родоманово» Гжатского района. Мне надо было проверить бригаду, работающую в этом совхозе, и по пути заехать в Гжатскую СХТ по вопросу покупки некоторых запасных частей для землеройной техники.

Для того, чтобы попасть в этот совхоз, надо было проехать через весь город Гжатск, а по пути при въезде в город была и СХТ. Подъехав к СХТ, я зашел в отдел снабжения, руководил которым друг детства Юрия Алексеевича Гагарина — Валентин. Но его не оказалось, а работница отдела сказала, что приехал Юрий Алексеевич, и Валентин у него на встрече. В Гжатск приехал Юрий Гагарин. Я поехал в совхоз. Ехать надо было мимо домов Гагарина — дома-музея и дома, построенного от правительства родителям космонавта.

Проезжая мимо этих домов (один слева, второй справа), я увидел, что у дома родителей дежурит московская милиция. Мне захотелось остановиться и подойти к этому дому в надежде увидеть Юрия Алексеевича. Так я и сделал. Проехав несколько десятков метров, поставил машину на обочину (за рулем ехал сам, так как, по указанию Н.С. Хрущева, использование шоферов руководителями тогда было отменено) и пошел в сторону дома. А навстречу мне к дому подъезжала черная машина «Волга» с включенным фонарем поворота направо. Дежурившие милиционеры дружно распахнули решетчатые въездные воротца, и машина въехала во двор.

Приехал Юрий Алексеевич с большой компанией из какой-то загородной поездки. Нам хорошо было видно, как из машины стали выходить Юрий Алексеевич, его жена Валентина, братья Валентин и Борис, Валентин из СХТ и кто-то еще. Юрий Алексеевич был одет в спортивный костюм.

Все они пошли в дом, а на улице начал собираться народ, желающий увидеть первого космонавта Земли, к тому же нашего земляка. Собрались в основном женщины, они стали просить, чтобы вышел Юрий Алексеевич. Просьбу передали в дом, и оттуда ответили, что Юрий Алексеевич переоденется и выйдет.

Прошло не более десяти минут, как действительно с крыльца веранды вышел человек в лётной форме, в фуражке и направился к нам. Подойдя к нам, поздоровался. Я стоял первым к нему, поэтому подал ему руку, он тоже взаимно протянул мне свою руку. Когда мы находились друг от друга на расстоянии рукопожатия, то я определил его рост: он оказался немного ниже меня, т.е. среднего роста. На лице была его гагаринская улыбка, а грудь украшали три Золотых Звезды Героя (одна СССР) и несколько других орденов, в том числе были ордена, нам неизвестные, иностранные.

Из публики стали обращаться к нему с разными просьбами, вплоть до оказания помощи в получении квартиры. На эту просьбу он ответил, что надо обратиться к районным властям или по месту работы. А он всего-навсего летчик-космонавт.

Побеседовав с нами, он сказал, что едет на встречу с коллективом завода «Динамик», и пригласил желающих поехать с ним. Так состоялась моя единственная встреча с первым в мире космонавтом, нашим земляком Юрием Алексеевичем Гагариным.

Позже я бывал в доме-музее и в доме его родителей. Анна Тимофеевна, мать Юрия Алексеевича, после осмотра музея пригласила посетить дом, где они живут с Алексеем Ивановичем. Это через дорогу.

Мы вошли в дом. С левой стороны был зал, в зале посреди стены стоял комод, в углу на столике — телевизор. Над комодом висел ковер примерно метр на метр, а в овале ковра был изображен Никита Сергеевич Хрущев. Из зала направо просматривалась спальня. А прямо по коридору, видимо, была кухня, и там сидел и что-то писал Алексей Иванович — отец Гагарина. Семья была несказанно уважительная, благородная, великодушная.

А жизнь продолжалась. Вышло постановление Правительства об укрупнении районов с целью сокращения административно-управленческого аппарата. Так, Тумановский район прекратил свое существование и был поделен на две части. Восточная отошла к Гжатскому району, западная — к Вяземскому. Административно мы оказались в Гжатском районе. Там такая станция была своя, а в Вяземском её не оказалось. Решением облисполкома мы должны были ликвидировать Серго-Ивановскую ММС и создать новую в поселке Туманово, теперь уже Вяземского района.

Работа эта крайне сложная: надо было решить вопрос с кадрами, которые в силу разных обстоятельств не могли поменять место жительства. Надо было найти кадры на новом месте. Много потребовалось жилья, нужно было построить хорошую базу, склады, автозаправку, контору и т.д. и т.п.

Коротко скажу, что эту задачу, не останавливая работы, мы успешно выполнили в короткий срок. В поселке Туманово появилась новая ММС. А вот тот братишка Володя, который провел свое начальное детство у матери около груди, к этому времени вырос в юношу, и его призвали служить на три года в армию, в Кантемировскую дивизию. За то время, пока он будет служить, мы переедем в город Велиж. Меня назначат директором новой машинно-мелиоративной станции.

На голом месте, на берегу Западной Двины, предстояло построить жилой микрорайон, промышленную базу, очистные сооружения и прочие необходимые объекты. В южной части города построили и открыли новую улицу — Коммунистическую, и, видимо, судьбой предназначено было стать мне ее первым жителем.

Был создан хороший трудовой коллектив, перед которым стояла задача повышения плодородия полей, осушения огромных массивов заболоченных площадей, уборки камней с полей, заготовки и вывозки на поля торфяных компостов.

Силами хозспособа велось большое строительство вышеперечисленных объектов. За короткое время машинномелиоративная станция снискала себе почет и уважение среди других организаций города, района и области.

Заканчивался партактив Велижского района. Ведущий этого актива сообщил: «Домой расходиться не торопитесь, после официальной части будет неофициальная — к нам едет на встречу Герой Советского Союза Егоров Михаил Алексеевич, водрузивший знамя Победы над Рейхстагом». Этому сообщению все были рады. Для встречи великого гостя в соседнем зале уже были накрыты столы, и с минуты на минуту ожидали его приезда. Ехать ему до нас было недалеко, километров девяносто, то есть из соседнего города Рудни.

И вот машина УАЗ-469 подошла к зданию РК КПСС, и из нее вышел прославленный человек, я бы сказал, Герой из Героев, старший сержант Егоров Михаил Алексеевич. На груди его красовалась золотая звезда Героя Советского Союза, орден Ленина и еще много орденов и медалей. Встреча произошла торжественно, хотя Михаил Алексеевич не любил показного отношения к нему, но сдержать восторг тех, кто воочию увидел человека-легенду, составляло определенную трудность. На встрече Михаил Алексеевич рассказал, как и какой ценой водрузили знамя Победы. Один маленький эпизод, мало кому известный, я вам расскажу. В Рейхстаге еще было полно немецких солдат, и они оказывали большое сопротивление нашим наступающим войскам. Жестокие бои были за каждый этаж, за каждое продвижение к куполу Рейхстага. Уже четыре пары знаменосцев погибли, не достигнув цели. Егоров М.А. и грузин Мелитон Кантария были пятыми. Им все же удалось ночью подняться на купол. Егоров нес знамя, а Кантария его сопровождал. Достигнув вершины купола, вынули из чехла знамя и собрались крепить на самой высокой точке, а с собой не оказалось никаких средств крепления. Что делать? Ведь в руках держать не будешь, а закрепить нечем. Тогда Мелитон Кантария, проявив находчивость, предложил разрезать чехол из-под этого знамени на полоски и ими укрепить. К счастью, финские ножи при них были.

Но пока все это делали: разрезали чехол, прикрепляли знамя — начало светать, начались обстрелы. И им ничего не оставалось делать, как лечь на этом куполе и притвориться убитыми. Так они пролежали, не показывая признаков жизни, весь день 30 апреля до наступления темноты.

Во время перерыва Михаил Алексеевич охотно соглашался сфотографироваться с желающими сохранить память об этой встрече с ним навечно. А встретиться с ним мне довелось еще несколько раз.

Владимир после армии поступил учиться в Ново- Черкасский гидромелиоративный техникум, там женился, а по его окончании какое-то время работал в Велижском РК КПСС. Затем райком партии послал его учиться в город Ленинград в ВПШ (высшая партийная школа) на три года.

А мы снова поехали, теперь уже в Дорогобуж на ЗЛУ. К этому времени наш старший сын Саша учился в Белорусской сельскохозяйственной академии в городе Горки. В этой же академии учился и я на заочном отделении. Двое других детей, Вера и Толя, были еще учащимися средней школы. Потом Вера окончит Смоленский филиал Московского энергоинститута, а Анатолий — Гагаринский зоотехникум.

Завод азотных удобрений (ЗАУ) начал усиленно строиться, его объявили Всесоюзной комсомольской стройкой. Стали возводиться и сдаваться в эксплуатацию производство катализаторов, цех серной кислоты и многие другие цеха и производства. Та система содержания в работоспособном состоянии этих производств и цехов, которая существовала до этого времени, стала недостаточной. Она не справлялась с большим объемом работ. Возникла необходимость перехода на централизованный, плановый ремонт и обслуживание оборудования завода. Для этого надо было создать специальную организацию.

Директор ЗАУ товарищ Литвишко В.К. пригласил меня к себе в кабинет, подал стул и усадил против себя. Началась беседа, пока не раскрывающая истиной цели моего приглашения. Стал для порядка спрашивать: «Где работал? Кем? Что делал?». А потом сказал, что для дальнейшей работы завода возникла необходимость создать ремонтно-строительно-монтажное управление. «Из твоих документов, — сказал он, — я узнал, что ты имеешь хороший опыт по созданию новых организаций. Ты создал новую организацию в Туманове, в городе Велиже. Я уверен, что ты справишься с такой задачей и у нас на Дорогобужском ЗЛУ. Надо создать ремонтно-строительно-монтажное управление. Я, как директор и заинтересованное лицо, буду тебе помогать».

После некоторых раздумий я дал согласие и начал организовывать сначала участок Новомосковского РСМУ, потом нас передали в Минский трест ЗХРСМ.

Здесь мы выросли до управления (РСМУ-8), и численность работающих в нашем управлении достигла пятисот человек.

Теперь мы полностью обеспечивали заводу плановые и текущие ремонты. При более сложных плановых ремонтах с целью сокращения сроков простоя цеха или производства мы приглашали помощников из родственных нам организаций Союза. Иногда прибывало на остановочный ремонт до пятисот монтажников. Приезжали они со своим оборудованием, инструментом и со своим руководством. Нам предстояло обеспечить их жильем, питанием, бытовыми помещениями и прочим.

В свою очередь и мы выезжали на остановочные ремонты (это когда останавливается цех или производство) на родственные заводы: Гомель, Солигорск, Ионава (Литовская ССР), Тольятти, Таллин, Россошь, Березники, Уварово (Тамбовская область) — по 50-80 человек со своим оборудованием. Много оказывали помощи Смоленскому авиационному заводу. А на Сафоновском заводе пластмасс даже создали свой участок.

Коллектив нашего управления везде и всегда выполнял доверенное ему дело в срок, с высоким качеством, без рекламаций. У нас появились хорошие специалисты по ремонту котлов высокого давления, монтажники-высотники, газоэлектросварщики высоких разрядов, рентгеноскописты по просветке швов и многие другие.

Расскажу один эпизод из жизни трудового коллектива. На Дорогобужском ЗАУ в цехе нитрофоски случилась авария — на выхлопной трубе (высота ее 180 м) на 98-й отметке (расстояние от земли в метрах) выпало звено трубы (кольцо), и этим кольцом перекрыло выход ядовитых газов. Верхняя часть трубы осталась держаться на боковых опорах. Цех остановился и до устранения этой аварии работать не мог. Из цеха в РСМУ-8 поступила срочная заявка на монтажный участок №4 с просьбой восстановить трубу силами монтажников-высотников. Специальной бригады высотников у нас на тот момент не было, пришлось в срочном порядке создать ее из энтузиастов. И такие нашлись.

Первым дал согласие бригадир монтажников Анатолий Абрамов (мой сын), затем дали согласие монтажники Н. Соболев, М. Шашков, В. Гринин. Внизу на земле обслуживать монтажников, поднявшихся почти на 100-метровую высоту, согласился А. Лысенков.

Поднимались по вертикальным лестницам вверх более получаса. Подниматься было очень трудно: немели руки, уставали ноги. Лестница была мокрой и скользкой, труба имела маятниковую качку. К тому же, и первоначальный груз (веревки) давал о себе знать.

На земле было солнце, пригрев (это было 22 марта), а на той высоте, где предстояло работать, была легкая снежная метель, которая с земли не была видна, и мороз с ветром. Из-за качки трубы и для подстраховки пришлось вокруг опор натягивать ванты из троса и к ним пристегиваться монтажными поясами. Предстояло с земли поднять необходимый инструмент и оборудование для разрезания выпавшего кольца, разделки его на несколько фрагментов и спуска их на землю. Как производилась эта опасная работа, я описывать не буду, но авария к концу дня была устранена. Цех снова запустился и начал производить продукцию.

Когда закончилась эта работа, то на земле уже наступили сумерки, а там, на высоте, еще долго светило солнце.

Бригада монтажников, теперь уже высотников благополучно спустилась на землю, а вечером А. Абрамов отметил день рождения.

Руководство управления проявляло большую заботу о судьбе каждого человека нашего коллектива. Хозспособом строили жилье, так, в городе Дорогобуже был построен 44-х квартирный дом. Было начато строительство еще одного 96-ти квартирного дома. Очередь на получение жилья была сведена до минимума.

Большую помощь получили от нашего земляка, дважды Героя Советского Союза, маршала авиации, командующего войсками ПВО, товарища Колдунова А.И. По моему обращению к нему с просьбой оказать помощь в выделении нам грузовых машин в связи с перевооружением Армии он выделил две легковые машины и пятьдесят восемь грузовых.

Легковые машины и восемь грузовых мы оставили для своего управления, а пятьдесят грузовых были переданы тресту ЗХРСМ в городе Минске. Руководство треста эту помощь назвало «событием века».